ФУТБОЛ ДЕТСТВА

 

Родили меня в маленьком кузбасском городке, разделённом пополам железной дорогой. Это был не Транссиб, по которому уже вовсю катили электровозы, – по нашему участку тогда всё ещё шла одноколейка с паровозной тягой. Напротив длинного одноэтажного дома барачного типа, «восьмиквартирки», как его называли жильцы, паровоз (или паровозы, если тяжеловесный поезд тащили двойной тягой) кончал затяжной подъём и как бы отдыхал перед близкой станцией, идя к ней по инерции.

«Железка» определяла всю городскую жизнь. Взрослые работали в большинстве на «железке»: в вагонном и паровозном депо, на ремонте путей, в разных конторах, которые назывались дистанциями: ШЧ – это дистанция связи, НГЧ – дистанция зданий и сооружений, ПЧ – путейцы и так далее. «Белая кость» это машинисты. Потом связь и эдак до стрелочников. Ниже всех в иерархии стояли путейцы, ломами и клещами ворочавшиеся зимой и летом шпалы и рельсы.

Но всё равно они были выше по статусу, чем, к примеру, чумазые эмтээсовские трактористы (другая профессия города была сельская). Или какие другие, кто не носил чёрную железнодорожную форму с фуражкой, а на околыше молоточек и разводной ключ.

Соответственно в городке было две больницы. Которая лучше – железнодорожная, а районная обслуживала «гражданских» и близлежащие деревни. В разных школах мы учились: при этом две железнодорожные были одна с двузначным, а другая с трёхзначным номером. Мой брат после университета работал в железнодорожной и ему, к примеру, полагался на отпуск бесплатный плацкартный билет в любую точку Советского Союза. А его коллеги в простых, городских школах ничего такого не получали.

Дальше разделение шло так. ОРС (то есть отдел рабочего снабжения) и потребсоюз. ОРС, понятное дело, богаче. Ходили мыться в две бани – железнодорожная больше и новей. Ну, а самое главное отличие в том, что было две футбольных команды: «Локомотив» и «Урожай». При этом «Локомотив» был славой и гордостью города, а «Урожай»…

Эх, «Урожай»…

Футбол на исходе пятидесятых и в начале шестидесятых годов был национальной игрой, общесоветским развлечением. Репортажи комментатора Синявского с всесоюзного первенства слушали все поголовно, они были у всех на слуху, как песни Аллы Пугачёвой. Футбольный чемпионат мира с Озеровым включали через динамики на площади (одной-разъединственной) и все гуляющие (а гулять-то особенно негде было – весь прогулочный маршрут от тополёвого горсада до привокзального берёзового сквера) внимали мощному громкоговорителю и живо комментировали репортаж, не стесняясь в выражениях, особенно когда наших обижали пристрастным судейством. Обижали, помнится, часто: они же – буржуи, а мы – рабочий класс.

Кумирами страны были Яшин и Иванов, Месхи и Сальников, Нетто и Гусаров. И все ведущие игроки сборной и ярких московских команд. А когда выдвинулся «Кузбасс» с братьями Раздаевыми, да когда он дважды «надрал» столичный «Спартак», поверьте, никаких официальных праздников не надо, пусть только остаются такие выигрыши.

Кумирами нашего города были, естественно, футболисты «Локомотива». Всех их мы знали, если не по именам и фамилиям, то по кличкам.

«Торопат» (длинный верзила с ударом от ворот до ворот, защитник или по-нашему «бэкан»). «Мясис» (нападающий с номером «девять» на спине, бил всегда левой и пацаны говорили, что ему «мусора» запретили бить правой, правая у него – «смертельная», в Томске играли – вратарь не поберёгся и попал в больницу с сотрясением «мозгов»). «Скворчик» (малорослый и юркий полузащитник или «хав», большой «водила», по-умному – «дриблёр»). А ещё один полузащитник Володя Трожко уважительно именовался именем и фамилией, потому что был разыгрывающий и капитан команды (иногда, впрочем, когда Володя «нарушал режим» или ругался с тренером, повязка временно переходила к «Мясису»).

Остальных запамятовал, но, уверяю вас, всё это были достойные и жутко уважаемые люди. Популярней в пересчёте на душу населения, чем Пеле в Бразилии. Принятые во всех социальных слоях, от секретаря райкома партии до рецидивиста с десятью ходками, от директора школы до барыги с Маленького базарчика (а был ещё Большой базар, гудевший толпой по воскресеньям). Им открывались все двери, все лучшие девчонки – им, пиво – без очереди, чемоданчик с бутсами помочь нести после матча – честь, из-за которой пацаны дрались в кровь.

Футболисты были, понятное дело, любители, профессионального спорта тогда не допускалось, профессионалами были «буржуйские» спортсмены, а мы и наши любимцы все были физкультурниками. Футболисты «Локомотива» действительно работали, как наши отцы и старшие братья – в депо и всяких дистанциях. Володя Трожко, к примеру, ездил помощником машиниста на паровозе, а потом выучился на тепловоз (я его встретил через несколько лет в недальнем шахтёрском городе, он работал в транспортном цехе угольного разреза – вскрышу вывозил в думпкарах). «Скворчик» слесарил в вагонном депо. И остальные так же. Ну, разве что в деповской комитет комсомола возьмут самого пробивного на освобождённую должность спорторганизатора. Но это ж только одна должность на целую станцию и целый «Локомотив». Так что сражались наши футболисты за идею и идея эта была чиста, как первый снег.

Матчи на первенство отделения дороги, а потом на первенство области собирали весь город. Я не преувеличиваю. Город был тысяч пятнадцать народу. Отнимите стариков со старухами, младенцев и домохозяек. Сминусуйте тех, кому выпал горький жребий дежурить по станции, вести поезда или стоять у станков. И странных личностей, которым футбол по фигу. Что в сухом остатке?

Весь город, говорю вам, стекался на матчи. На стадион («Локомотив», естественно) булыжными мостовыми улиц и пыльными немощёными переулками тянулись вереницы людей. Старый деревянный виадук по-над железными путями трещал и шатался. И понизу те пути пересекали торопливые люди. И никто их не ловил и не тащил штрафовать в линейную милицию – любой знал, что в день игры позволяется больше, чем обычно.

Мы жили дальше всех от стадиона. Мы были – «куканские», так назывался тутошний переулок и вместе с ним целый посёлок одноэтажных домов и бараков, вытянувшийся слоеным пирогом вдоль длинного заболоченного оврага, в который втекала мыльная вода из железнодорожной бани. На выходе, близ кладбища, она, профильтрованная естественным образом сквозь болотные осоки становилась чистой и холодной и мы тут устраивали запруды из дёрна, купались и ловили рыбу – остроносых щук и брусковатых пескариков.

Нам до стадиона выпало добираться самым долгим и интересным путём: сначала выйти вдоль линии на 103-й километр и пересечь насыпь у семафора. Дальше вдоль паровозного кладбища (не кладбище вообще-то оно было – паровозы стояли законсервированные на случай войны, когда электричества не будет, потому что американцы атомными бомбами разбомбят ОбьГЭС и Транссиб снова пересядет на угольную тягу) и – сквозь дырку в заборе, выкрашенном типично железнодорожной красно-коричневой краской, такой вагоны тоже красили, – на пристанционные пути. И по шпалам, расстояние между ними ровно в мальчишечий шаг, к депо. Миновав депо, брели мимо профтехучилища («жеуха», звали его, от двух буковок на петличках учащихся «ЖУ», то есть «железнодорожное училище»), мимо универмага и облупленных стен бывшей «фабрики-кухни» (от тридцатых годов та «фабрика-кухня», призванная освободить домохозяек от рутины кухонного труда, осталась, стены из бутового камня), к тополёвому скверу близ стадиона, а над тем сквером возвышалась парашютная вышка – ещё одно народное увлечение.

Входные билеты покупать считалось невозможным. Я, кстати сказать, и не помню, почём они стоили. Во-первых, денег не было. Во-вторых, - зачем? Куда спортивнее было перелезть через забор. Или под забором – незаметных ходов тут было предостаточно.

Конечно, вдоль заборов дежурили «бэсээмщики» (БСМ – бригада содействия милиции). Но к каждой дыре длинного периметра специального человека не приставишь, одного выдворяют обратно, а двое других пролезут через соседние дыры и мчатся затеряться в толпе. А в толпе все свои, не выдадут.

Конечно, были особенно бдительные «бэсээмщики». Этих запоминали и отлавливали потом близ танцевальной площадки. И задразнивали до истерики. Травили и «парафинили» – слово такое было, означало поставить в дурацкое положение, сказать, к примеру, что у него ширинка расстёгнута или штаны сзади светят, а он с девушкой. Или ещё что придумаем – пацаны на выдумки были горазды. И в конце концов даже самые влюблённые девушки бросали «опарафиненных» на произвол судьбы и убегали, пока такой гонялся за нами, ругался, брызгая слюной, и кидался комьями глины.

В общем, правдами или неправдами мы оказывались на трибуне. Или на зелёной лужайке за воротами. Или сидели на деревянных планках, которыми огораживался сектор для прыжков. И вот хрипло звучал «Футбольный марш» и парами на поле выбегали любимые наши и ненавистные ненаши, разбегались влево и вправо вокруг центрального круга, в середине капитаны и судьи обмениваются рукопожатиями и кто-то орёт с галёрки: «Задави его, Мясис!», а кто-то, на всякий по-видимому случай: «Судью на мыло!». А на табло (это по нынешнему – «табло», а так вышка и в прорезях два деревянных кругляша, на который вешаются цифры) появляется «будущий счёт» 10:0. И все довольно хохочут любимой шутке (а это знакомые пацаны «табло» крутят), и секретарь райкома хохочет в специальной трибунке с крышей, и презренный рыночный барыга в шляпе из газетки, лузгающий семечки.

Со свистком судьи и первым гулким ударом по мячу в небо взмывают голуби – это наши куканские ребята принесли их, чтобы поприветствовать игроков и любимую игру.

Бывало, что проигрывала наша команда и тогда мы понуро брели домой и долгим казался этот путь. Но выигрывала, как мне сегодня кажется, чаще. Однажды помнится, «Локомотив» был даже чемпионом Кузбасса. А может и не был, неважно, главное – выигрывала Команда и нам казалось, что выигрывали мы.

Жилось нам бедно, несытно, ходили в заплатках. Но у нас был футбол. Был «Локомотив». И значит всегда время от времени выпадала возможность праздника. Настоящего праздника, чистого, как первый снег.

Василий ПОПОК.