«Скажи, какой оставишь след?»

                                  Я.Смеляков

Здесь несколько воспоминаний о Ширяеве и статьи о его творчестве.  От Марченко на этой странице, на остальные даны ссылки.

Александр Зарубин

Геннадий Чупин

Мой воспитатель - Владимир Ширяев

           (Почему я стал литератором. Заметки о жизни и её поворотах)

Что же случилось со мной в далёкой юности, почему я, бывший слесарь по автомобилям и тракторам Ингузетского леспромхоза, а потом фотограф-парикмахер, стал автором рассказов, повестей, окончил Литературный ин­ститут имени Горького. Вспоминая далёкое давнее, представляю светлово­лосого паренька с полудетскими чертами лица, на котором постоянно от­ражались озабоченность, готовность внимательно слушать, что-то делать важное нужное, которое невозможно отложить, чем-то заменить. Внешняя моложавость, тянувшая на школьный возраст, кажется, он и не брился то­гда, мигом слетала, если мы начинали говорить о литературе.

Не смогу рассказать только о нём, выдавливая из памяти события на­шей жизни. Придётся писать о себе, о том, как он со мной общался, по­чему дарил много времени, а потом до конца жизни постоянно интере­совался, как живу, что делаю. Он писал о своих начинаниях, присылал посылки с продуктами, когда происходили в стране различные «затме­ния», неоднократно приглашал переехать из деревни в Кемерово. В ка­ких бы изданиях ни работал, публиковал подборки моих стихотворений, а в газете «Заря» в нескольких номерах вышла повесть для детей. Полу­чал бандероли с книгами Могутина, Крекова, Конькова и многих других авторов из Кузбасса. У нас не было душевного единства, не было брат­ской любви, никогда не делились сокровенным. Мы ссорились, часто по пустякам, из-за недопонимания, хотя делить нам было нечего. Проходи­ло время, я отправлял письмо, через день или через час приходило письмо от него. Иногда прихожу на почту. Стою в коридоре, пытаюсь, найти ключ от абонентского ящика, чтобы взять его письмо, но ключа нет, нет теперь и ящика. Читать его письма было не просто. Мог часами расшифровывать своеобразный почерк, продлевая удовольствие от по­лучения информации.

Казалось, мы ехали в одном поезде. Рано начали жить самостоятельно, понимая, что праздники не могут быть каждый день. Серые будни по­требуют усилий и напряжения мысли - во что одеться, где добыть обед, есть ли деньги на ужин, а может быть купить книгу, а ужин отдать лю­бимому врагу.

Постигал азы житейской мудрости, работая грузчиком мебельной фабри­ки, в лесном пожарном десанте, автослесарем в гараже леспромхоза, в об­щежитии Томского лесотехникума. Нас в комнате пятеро. Мы кашеварили и распоряжались финансами по очереди. Коммунары, получив стипендию, вкладывали по семнадцать рублей в «банк». «Банкир» закупал продукты на месяц. Несмотря на смету, «пролетали». Подошла моя очередь. Смог ис­тратить деньги так, что хватило. Единогласно избрали постоянным распорядителем «банка». Мы разгружали вагоны с углем, вином, мануфакту­рой, подрабатывали на стройке, возникшей рядом с корпусами общежитий. Приходилось заботиться о ребятах, которым было по шестнадцать, а мне исполнилось восемнадцать, думать - чем их накормить, во что одеть. Обычно, если возникало традиционное событие, покупали водку, в аптеке - сироп шиповниковый или малиновый. Получался ликёр.  На практике, которая проходила в деревообрабатывающих мастерских за Томью, что в по­сёлке Тимерязевский, восьмого марта «развеселил» две группы мурцовкой, рецепт которой вычитал в романе Леонова «Вор». Техникум не закончил - позвала родина. Мы, восемь человек, учащиеся лесотехникума, имевшие среднее образование, срочно отправились отдать ей долги.

...Он же никогда не планировал расходы, а, получив зарплату, мог отдать её тому, кто очень нуждался в деньгах. Никогда не предлагал «забывчивым» воз­вратить долг. Этим пользовались отдельные коллеги. Он не презирал презрен­ный металл, но не придавал особого значения, каков гонорар начислен, пра­вильно ли рассчитал бухгалтер зарплату. Мы были молоды и беспечны, нам никто не говорил, что нужно думать о будущей пенсии, считали её уделом очень ста­рых людей. Мы верили, что старость нас не нагонит. Он упоминал о маме, ко­торая живёт в Белово. Заочно учился в Томском Университете, поступив туда по­сле окончания школы. Не рассказывал о своей семье. Однажды на берегу реки, несколько раз прокрутил «колесо», прыгнул в воду, перевернувшись в воздухе. Сказал, что занимался акробатикой.

Свидетельство о среднем образование получил в вечерней, работая сле­сарем по ремонту автомобилей и тракторов в посёлочке Клюквинка, куда приехал из города Усть-Каменогорска. В третий класс пошёл в посёлке Ново-Егорьевка. В шестом классе весной почти месяц класс копает ямки под плодовые деревья, пропалываем плантации свёклы. Осенью обрезаем лук-севок. Начисляют трудодни, выплачивают деньги. Мамин брат Григорий Тимофеевич Марченко, агроном, занимается фотографией. Стараюсь по­нять, как и почему. Он дарит фотокамеру, присылает фотоматериалы. Седьмой класс заканчиваю на станции Защита. Восьмой, девятый и деся­тый кое-как осиливаю в одиннадцатилетней школе имени Горького на бульваре Гагарина в центре Усть-Каменогорска. (Уже веду фотокружок. Занятия этим делом поощряет бабушка, покупает фотоматериалы, совре­менный фотоаппарат. Случается получать деньги за фотокарточки. Фото­лабораторию умудрялся организовать в армии, в общежитии. Последние десять лет занимался фотовидео, как предприниматель. Организовал фо­токиностудию, добился звания - народный коллектив. Через двадцать пять лет её закрыли, так как началось новое «затмение», чтобы поднять зар­плату работникам культуры, понижали разряды, сокращали и сокращают сельские клубы, библиотеки. Нет средств!) Производственную практику класс проходит на Машиностроительном заводе. Работаем неполный рабо­чий день, но каждую неделю. Нашу группу электриков ведёт главный энергетик завода Н.Кузнецов. Денег не платят, но знания и навыки приме­няю и сейчас. С благодарностью вспоминаю этого человека. После девято­го класса меня приняли по протекции одноклассника на мебельную фабри­ку упаковщиком сервантов. Упаковать тяжеленный сервант стоило семьде­сят копеек. Удавалось упаковать рейками до пяти штук. Грузчики, видя моё старание, порекомендовали в отделочный цех, но предупредили, что­бы я добавил себе пару лет. Работал с глухонемым мужчиной, Александром Анненко; друг друга понимали с полужеста. Женщины-отделочницы счита­ли меня глухонемым, делились друг с другом подробностями семейной, ин­тимной жизни. Однажды мастер дала записку с перечнем того, что требовалось привезти в цех. Я сказал, что понятно. Женщины и девушки попадали в буквальном смысле от неожиданности за серванты, которые полировали. До первого сентября работал грузчиком.

   ...Официально мы именовались пожарными сторожами лесничества. При­няли на работу с условием, что мне уже восемнадцать лет. Лесники нас эксплуатировали, обещая доплачивать; а пришлось ремонтировать конюш­ню, огораживать питомник, колоть дрова для сушилки, косить сено и де­лать настоящую телегу. У каждого из нас в вещмешке был неприкосновен­ный запас. Мы не могли надеяться на дядю, который придёт и наловит нам рыбы, накормит шоколадом и выведет из бушующего огня, но, бывая в охотничьих зимовьях, оставляли всё, что могли выделить из своих припа­сов - так подсказывал Семён Телегин, выросший в тайге. Говорил, что ко­му-то пригодится.

 

Получается, что рассказ о нём невольно становится заметками о себе, о том, как изменилась моя жизнь под его влиянием. Он стал каналом, направившим в то русло, в котором оказался сегодня. Знакомство с ним повлияло на мои поступки, сделало таким, каким возможно хотел ви­деть он. Подобных людей встретилось немного. Они помогали, предла­гали, учили, подсказывали. Он же был родней, ближе, искренней. Не­вольно брал с него пример. Безгранично верил в его рекомендации, хотя их было не очень много, но они оказались весомыми и яркими. Почему это произошло? Задаю себе вопрос и не знаю ответа. Его влияние было коротким. Может быть, я оказался тем материалом, из которого он не­вольно вылепил мою, так сказать, судьбу, моё будущее и настоящее. Мне везло. С глубокого детства на пути встречались чудесные люди. Сейчас могу уверенно сказать, что он помог мне построить целенаправленную жизнь, которая прошла не зря. Смог оставить свой след на земле, в ду­шах и сердцах людей, отдавая им свой опыт и знания, как эстафету, пе­реданную Владимиром Ширяевым.

  Если бы мы не встретились, если бы он не приехал в Белый Яр, не ока­зался рядом, что было бы со мной, кем бы мне удалось стать? Это была бы другая жизнь, жизнь пресная и ничем не расцвеченная.

  Меня бы вы­давили из редакции, куда случайно пригласили, так как редактор (узнал позже) повздорил с фотокорреспондентом и в запальчивости уволил его. Пришлось работать фотографом-парикмахером в посёлке Клюквинка, когда вернулся из армии по причине травмы. Заведующий отделом ра­бочего снабжения леспромхоза послал в соседний посёлок Магзыр, что­бы  сделал фотографии витрин  магазинов.  Привлекли  студенты из строительного отряда. Почему-то познакомился с ними, снял рабочие моменты. «Вы из газеты?» спросил командир отряда. «Да», - соврал по­чему-то. Было стыдно, поэтому, чтобы как-то реабилитироваться, вече­ром срочно отпечатал фотокарточки, написал репортаж и утром отпра­вил в районную газету. Материал опубликовали, а меня пригласил ре­дактор, позвонив тёте. Она работала экономистом, пришла в мою фото­мастерскую, рассказала о звонке и посоветовала слетать в райцентр. Моя ложь должна была обернуться правдой. Не мог же обмануть симпатич­ных парней и девушек, строивших брусовые дома для лесорубов.

  Сейчас предполагаю, что таких подопечных, как я у Владимира было несколько. Он спешил отдать свои знания и тепло души. Как разряд молнии, входящий в человека, наделяющий его, если он выживет, уни­кальными способностями, так он оделил тем, чего у меня не было, чего не хватало. Скорей всего, он посеял нужные зёрна в дикую почву, стара­тельно полил, чтобы они проросли.

  В первое время видел в нём учителя плавания, который бегает по бере­гу и подсказывает плывущему, как правильно вести себя в воде.

 

Месяц нас, работников типографий и фотокорреспондентов районных газет, учили преподаватели московского полиграфического техникума изготавливать клише на специальной машине. Нагруженный знаниями и опытом, прибыл на рабочее место, где промаялся уже семь месяцев в качестве фотокорреспондента. Испытал коварство, зависть, ложь. Куда попал наш леспромхозовский гараж! Интриги, доносительство, сплетни в маленьком коллективе были нормой. У меня получались очерки, зари­совки, новеллы, а вот двадцатистрочная подпись под снимком почему-то требовала напряжений. Брал газеты районные, областные, рассматри­вал фотоснимки, читал подписи. Особенности жанра никто не объяснил, учебников, справочников не мог найти. Мне было двадцать два года, техникум не дали окончить, из рядов армии исключили, как не трудо­способного. У руководства издательства тоже было горячее желание из­бавиться от сотрудника, который вместо лаконичной подписи под сним­ком постоянно выдаёт то зарисовку, то репортаж, а, улетая, домой к ма­ме в соседний посёлок, из-за нелётной погоды застревает на несколько дней. Почему-то просит приобрести новый фотоаппарат, фотовспышку, электроглянцеватель. «Лишних денег в редакции нет». Сопротивлялся, как мог, но мне подсовывали неисправный фотоаппарат, а свою камеру я не взял. Идеализировал работников прессы, полагал, что они не спо­собны на мелкие пакости, но «терялись» фотокарточки, за выдуманные провинности объявлялись выговоры. Сотрудникам казалось, что уволен фотокорреспондент, чтобы меня приняли. Тётин муж Анатолий Гусаков работал парторгом леспромхоза, был на хорошем счету, приглашался на работу в райком партии, но отшучивался, дескать, лучше быть у мухи го­ловой, чем хвостом у слона. Он доказывал  необходимость иметь пар­тийный билет, но не вступил, не вступал. Я  был пионером, потом комсомольцем стал в армии. Хотел работать и остаться сверхсрочно в военной киносту­дии, куда попал земляк-томич, он даже пытался учить меня, рассказы­вал о кинокамере, методах обработки киноплёнки, но не получилось. Начальник штаба уговаривал поступать на курсы младших лейтенантов; узнал как-то, что я с Васей Мальцевым по предложению райвоенкома решил поступать в танковое училище, но в моём сердце обнаружили изъян, а друг не поехал один. Отказался. Что-то должно было произойти в моей жизни. Произошло. Госпиталь. Путь домой. В техникуме встретили прекрасно, но восстанавливаться не стал. Не знаю почему. До ди­плома оставалось очень мало. Если бы окончил, получил распределение. И опять судьба направляла в ту точку, где мы встретились. Карабкался, преодолевая выговоры, нервотрепку, пакости коллег. Некоторое время жил в гостинице, арендовал диван у знакомых, а, соорудив топчан в фо­толаборатории, стал незаконным образом ночевать на рабочем месте. Пожарный инспектор неоднократно писал акты. Меня гнали, если ло­вили.

  Приехал молодой редактор Евгений Бутин, знающий фотографию, приобрёл нормальный фотоаппарат. Ответственный секретарь – милая женщина, уставшая бороться с моей журналистской неграмотностью, настояла, чтобы редактор дал мне задание с условием, которое по её мнению, не смог выполнить, а тогда и уволить, как малопригодного к работе. Мои корреспонденции, репортажи, зарисовки она пускала в печать лишь тогда, когда нечего было ставить в номер. Они лежали в столе, старели, а потом и выбрасывались. Хотел выполнить задание и уволиться. Раздумал. Внимание со стороны редактора к моим материалам, очеркам остановило. А тут ещё приехал он. Редактор принимал фотоиллюстрации, не выкраивал из моего фоторепортажа или корреспонденции подклишовку, а показывал, что лишнее, чего не хватает. Шёл 1968 год.

-Ссстарик, ты не на месте, - однажды сказал, войдя в мою «келью», незнакомый паренёк в курточке. – Читал твои материалы. Фотография – дело нужное, но ты и журналистику не тянешь. Не твоё это. Газета тебя испортит. Надо уходить.

- Куда? – догадался, что это новенький.

- В Томск. Тут закиснешь. Работать где-то придётся, но учиться надо тебе, ссстарик. Будем готовиться в литинститут.

- Какой институт? Мне нужно здесь освоиться. Учили в вечерней школе. Учился я плохо.

-  Ты не на своём месте... Это дело простое, поступить и учиться легко. Главное – творческий конкурс пройти. Не бери в голову, у тебя всё получится.  Раз пишешь очерки, а с подклишовкой справишься. Это же такая мелочь. Покажу. Одной левой будешь кропать.

  Постарался избавиться от настырного паренька с усталыми глазами, принимаясь наводить порядок в лаборатории. В моё отсутствие тут не только проявляли, но и кто-то ночевал, судя по папиросным окуркам под столом и пустым консервным банкам в ведре за печью.

  Стучала печатная машина. Это значит, что подписан первый разворот, газета выйдет рано. Перебираю свой неприкосновенный запас фотогра­фий, которые сдам завтра редактору и утром отправлюсь в командиров­ку. Он разрешил побывать дома. Стремительно вошел новенький, поста­вил на стол стопку книг и что-то завёрнутое в бумагу.

- Чай будем пить, ссстарик? Редактор не ушёл?

-  Пойдём в столовку, - предложил, - чай за дорогу надоел. Четверо су­ток на поезде, а потом теплоходы - до Колпашево от Томска, от Колпашево - опять сутки.

  Мы проговорили до часу. Я был восхищён, удивлён эрудицией не­взрачного парнишки. Он тактично раскладывал мои стихи на состав­ляющие молекулы и заботливо раскрашивал в разные цвета. Это была настолько странная критика, которая не назидала, не требовала, не срав­нивала, а открывала глаза, настраивала струны, которые не замечал, не слышал раньше в себе. Был слеп и наивен. Не умел работать над мате­риалом. Чувство меры было, был какой-то вкус, но всё это лежало где-то далеко, в состоянии эмбрионального покоя. Крохотная поэтическая ис­корка, которую раздувал во мне паренёк, так и не стала пламенем. Я по­нял это спустя несколько лет.

 

  Однажды Ширяев остался мной недоволен. Написал ему, что звонил Александр Романов, заведующий отделом поэзии журнала «Сибирские огни», сказал, что подборка молодых запланирована в очередной номер, но я отказался от публикации. Казалось, что стихотворениям не хватает свежести и полёта, а вымучивать строки не хотел. Но возможно это и называется поэтическим трудом. Ширяев написал, что совершил непростительную глупость. Публикация в таком издании вреда не сделала бы, а наоборот. Люди, дескать, годами бьются, чтобы протиснуться, а ты!

-  Давай так, - предлагал Володя, - ты – пишешь, я – читаю Чёрного.  В одиннадцать  сходимся. Обмениваемся впечатлениями. Понимаешь, ссстарик, на болтовню у нас много времени уходит. Вот тебе книги по программе, а это список. Прочитаешь, вычёркивай.  Потом на Кеть сходим, может, искупаемся.

  Белый Яр — таёжный посёлок - районный центр. Возник на обрывистом берегу, который подмывался мощным течением реки. Однажды врач-стоматолог Гололобов в обвалившейся круче увидел предмет, при­влёкший лишь его внимание. Изловчившись, добыл его. Показал. Зуб мамонта. Долго хранил его в столе, надеясь, что когда-нибудь он приго­дится, станет экспонатом музея.

  Я всегда отговаривал его не лезть в холодную стремительную воду Кети, ведь у обрывистого берега очень мощные подводные токи, закручи­вающие воронки. Он соглашался, что купаться лучше в другом месте.

-  Покажешь свои стихи, - просил я, полагая, что такой человек не мо­жет не писать добротных стихотворных строк. Ширяев как-то ловко от­казывался говорить на эту тему, выходило, что ещё лишь готовит себя к серьёзному делу, потому как писать плохо не стоит. Тогда мне станови­лось неловко за своё неряшество, избитые рифмы. Он начинал расска­зывать о поэзии Владимира Высоцкого, Владимира Маяковского. Спустя много лет, наткнулся в старой газете того времени на фельетон. Вдруг понял, что первокурсник Томского университета внимательно читал Евангелие. Ширяеву не было и двадцати тогда. Когда успел?

  Пытался читать и писать каждый день, настраивался на поэтическую волну, но хороших строк можно по пальцам перечесть. Читать ленился, но постепенно список книг сокращался. Почти каждое стихотворение «ремонтировалось» при его участии, некоторые слова, подсказаны им, так и остались. Могу сказать, что книг у него намного больше, Чем вы­шло под его фамилией. Набрал на компьютере и распечатал свои уп­ражнения в поэзии, вспомнилось, как он их читал, что подсказывал. Вот это его слово, а это - его идея, мысль, подаренная щедрым учителем. Когда встречалась оригинальная находка, Владимир не расхваливал, не восторгался, а как-то тепло произносил:

- Ну вот, о бабушке, ссстарик, ничего. Да, ничего. Учись на машинке печатать. Пока маловато... Рассказ пойдёт для газеты, но не твой уро­вень. Нет крепкого сюжета. Некоторые пишут и хуже, сейчас сложно чем-то удивить читателя, а надо. Всё давно писано и переписано, но ищи своё. Возьми в библиотеке Платонова и О Генри. Учись, но не подражай. Хотя и подражать не вредно хорошему автору. Потом избавишься. Уче­нику художник доверял сначала краски растирать, где-то пейзаж рас­красить. Он невольно подражал мастеру. Была своя школа, направление. (Невольно был очарован рассказами Платонова, подражал, как и мой институтский наставник).

  Иногда Владимир уходил в свои мысли, невзначай ронял слово. Не объясняя, какая связь между стихотворением и фразой: «Пока малова­то». Казалось, что не юноша сидит рядом со мной, а опытный литератор, уже прошедший ступени к мастерству. Как он мог предположить, что я не заброшу этого занятия, почему он был уверен, что графомания так далеко заведёт меня, что станет сопровождать всю жизнь? Для чего мне читать повести Гоголя, Иванова, Серафимовича и других авторов? Зачем он привозил переснятые рассказы Зощенко? Кто я для него? Не мог по­нять. Хотелось его удивить, оправдать трудом то время, которое он тра­тит каждый вечер, читая мои зарисовки, очерки, новеллы. Однажды ро­дился иронический рассказик с запахом юмора. Владимир писал отлич­ные фельетоны - сатирические рассказы на злобу, так сказать, дня. Я невольно пошел за ним. Потянулся, как телёнок тянется за коровой. До­рожил его мнением. Сегодня собирая всё, что представляет интерес, об­наружил, что подбирается цикл памфлетов, фельетонов, иронических зарисовок, сказок-притч, которые писались в разное время. Учился га­зетному ремеслу, читал книги, рекомендованные им.

  Теперь понятно, что Ширяев вёл свою литературную студию, а я был единственным, студийцем. Другой бы мог раз-другой поучить уму разу­му, а потом заниматься самообразованием, ведь заочнику нужно пере­читать за курс пару сотен книг.                                                     

  Он собирал мои опусы, чтобы отправить на творческий конкурс в Литературный институт им. Горького, о котором я имел представление смутное. О поступлении не думал. Новый заместитель редактора Г.М. Залесов по-доброму советовал вступать в партию, готовиться в Уни­верситет, так как работнику прессы нельзя быть беспартийным, нельзя жить без высшего образования.

  Владимир фотографировал. Пытался помочь ему обрабатывать плён­ку, но он хотел всё делать самостоятельно. Возможно, подводило зрение, фотокамера, возможно, забывал мои рекомендации, как устанавливать глубину резкости, чтобы негативы получались резкими. Он перепутывал растворы, изводил много фотобумаги, не соблюдал простые правила за­крепления фотоотпечатков. После того, как он уходил из лаборатории, нужно было наводить порядок. Фотобумага оказывалась не упакован­ной, в итоге засвечивалась. Он обещал работать аккуратно, но всякий раз почему-то забывал. Я бурчал недовольно. Предлагал сделать отпе­чатки, но он всегда отказывал.

  Решение каких-то бытовых задач для него не всегда оказывались про­стыми. Внимания на них почти не обращал. Помощь не принимал. Скрытным не был, но и не позволял, чтобы кто-то смог проникнуть в его мир. Он уезжал в Томск, приезжал через несколько дней. Об учёбе ниче­го не рассказывал. Привозил мне книги, магнитофонные записи. При­гласил как-то двух девушек Юлю и Лиду. Высоцкий им не понравился, но от ужина они не отказались. Через неделю мы пошли к ним в гости. Володя с девушками был галантен, не позволял вольностей, ни в словах, ни в действии. Они не были его музами. Он просто умел дружить, позво­ляя окружающим находиться рядом. Дружба была без каких либо пер­спектив, без намёка на флирт. Мне казалось, что девушки его не интере­суют ни в каком плане. Юле посвятил неважное стихотворение, в кото­ром Володя увидел лишь упражнение.

  Пристального внимания Володя никому из девушек не оказывал. Воз­можно, не заметил. Мы работали, вечерами учились, иногда выходили на берег. Доверительности и дружеской, повторяю, открытости у нас не было. Володя умел отгораживаться от привязанности, избегал её. Но даже после недомолвок, находил время, чтобы, как заботливый педагог, проверить мои знания и зафиксировать успехи, разобраться в огрехах. Постепенно он убеждал, что мне необходимо поступить в единственный вуз в Союзе.

  Было всё ещё лето. Однажды получил письмо из Москвы. Володя ока­зался рядом. На бланке отписка, которая сообщала, что такой-то не про­шел творческий конкурс. Я понял, что Ширяев отправил в институт мои стихотворения. Возможно, отправлял и свои.

-  Не бери в голову, ссстарик. Повесть закончишь, пошли в двух экзем­плярах. Один экземпляр оставляй у себя в архиве. Поступишь. Сюжет нужно потуже затянуть. Хромает на обе ноги. ОГенри прочитал?

- А если на журфак?

- Нет смысла учиться тому, что ты скоро осилишь. Изучай жанры, пи­ши быстро и точно. Газета сушит стиль. Поработаешь года три, уходи. Поедем в Томск. Там Василий Казанцев, Сергей Заплавный, Станислав Федотов. Бывают семинары, совещания молодых.

  Он был прав. Не послушался. Не ушел через три года. Отработал в га­зете «Заря Севера» пять лет, в «Колосе» - девять. Газетные штампы впи­лись в мозг, а умения от них уходить не выработал.

  Приедет новый редактор - удивительной души человек - говорил, что журналист, пришедший утром на работу без идеи, не журналист. Приходил с идеями. Сам их пре­творял, так сказать, в жизнь, Анатолий Иванович Липовка - фронтовик, педагог - перевёл литсотрудником, потом в старшие. Поставил заведующим отделом культуры и писем трудящихся.

 

Пишу рассказы, показываю главы будущей повести Владимиру. Опи­сываю работу в пожарном десанте. Ширяев морщится.

- Это же, правда! С нами происходило это.

- Не годится. Всё распадается на отдельные рассказики. Читатель - охотник, должен идти по следу, который ты ему наметь. Давай думать.

  Получаю отпуск. Уезжаю на Алтай к бабушке, встречаюсь с двоюрод­ными братьями и сестрами. Чудом не умираю. Аппендицит. Встречаюсь с девушкой, которая уехала из посёлка. Соглашается быть женой. Возвращаемся в редакцию. Живём в лаборатории. Ширяев уже уехал. Полу­чаю письма и списки литературы. Дают двухкомнатную квартиру. Хотя получал комнатку. Приехала в типографию линотипистка с ребёнком. Отдал. У нас два стула, чемодан и книги. Строгаю мебель. Готова кушет­ка. Она же стол.

  Ширяев звонит. Интересуется повестью, которая должна пройти кон­курс. Он работает репортёром в областной молодёжной газете. Обещает приехать, как только повесть будет готова. Торопит. Нужно отправлять в апреле. Ничего не читаю. Пишу на работе. Теперь литсотрудник отдела промышленности. План вытягиваю.

  Обживаю рабочее место. Разбираю бумаги прежнего хозяина. Обнару­живаю три подборки стихотворений. Читаю. Автор - Владимир Ширяев. Оказывается «тренер» умеет плавать. Да как!

  Владимир прилетает неожиданно. Кончились сорокаградусные моро­зы. Солнечно и радостно. Всю ночь болтаю, не давая ему знакомиться с рукописью. Он не изменился - задумчив и рассеян. У него задание. Беру командировку. Летим в дальний посёлок Степановку. На вокзале читает мои опусы. Стою в очереди за билетами. В самолёте холодно.

  Три варианта повести легли на бумагу. Один назывался «Письма Олега Ручьева». Молодого человека отправляют за мелкую провинность - ту­неядство - в тайгу на исправление. Читателю предлагаются письма, ад­ресованные девушке. Второй вариант тоже не имеет стержня; описыва­ются приключения выпускника школы, приехавшего из города к тёте в таёжный посёлок. Третий вариант (хранится в архиве института - так нам говорили, но у меня его нет): — тунеядец, спекулянт и форменный стиляга из столицы, получив срок за подделку икон, обретает новые ду­шевные качества, перевоспитываясь, становится отличным парнем. Па­рень он хороший, но его опутали и запутали - почти «Судьба барабан­щика».

  Три дня живём в леспромхозовской гостинице. Нам никто не мешает и ничто не отвлекает. Владимир советует отправить третий вариант повес­ти. Озабочен.

- Нужна большая доработка. Это черновик. Много сора. Выметай.

  Записываю, какие статьи о редактировании нужно тщательно изучить. Понимаю, что он ожидал большего, но я не смог справиться с материа­лом, который задавил.

- Смотри на рукопись со стороны. Не старайся списывать точные порт­реты с ребят, с которыми тушил. Этого не стоит делать. Литература - не жизнь, а жизнь - не литература. Характеры должны быть выпуклыми, запоминающимися. Ты же читал много хороших повестей. Ничему не научился. ...Не призываю списывать. Студент-медик сначала препариру­ет трупы, чтобы знать и уметь.

  Пройдёт год, и сам буду учить новичка фотографии. Рассказывать о га­зетных жанрах. Редактор не будет против моего шефства над Володей Зыковым, который, окончив школу, захотел стать журналистом.

  Там, в гостинице предложил Ширяеву попробовать написать вместе повесть. Разработали сюжет. Выбрали круг персонажей. Композиция не нова, но показалось, если будет два автора, два стиля, два подхода - по­лучится интересно. Договорились. Пишу все главы, посылаю ему, а он дописывает внутренний мир переживания. Владимиру идея понрави­лась. Кажется, загорелся.

  Предполагалось сдать повесть в издательство через три месяца. Посы­лал еженедельно главы, получал в ответ замечания. Началась перепис­ка, растянувшаяся на многие годы.

  Из своих глав на лекциях в институте (поступлю со второго захода в 1974) напишу повесть, которая войдёт в первую книжку «Лесной по­жар». Но сначала повесть будет опубликована в альманахе «Алтай», ста­нет дипломной работой, Владимир, вероятно, не собирался писать про­зу, а подталкивал меня, стимулировал мой порыв. Свою часть повести не прислал. Сдержал слово, окончил институт. Поступить оказалось не так уж и сложно. Очно учился на отделении прозы юноша из нашего села, а с ним на курсе было много деток известных писателей. Знакомые моск­вичи интересовались, кто протолкнул, сколько "дал на лапу". Не верили, что из глуши кто-то, может без протекции поступить в такой институт. День памяти В.Шукшина отмечали в комнате поэта Николая Черкасова, слушателя Высших литературных курсов. Нас, представителей Алтай­ского края и республики Алтай, собиралось человек двенадцать. Из не­которых краёв и областей России вообще никого не было. Владимир Ширяев тоже родом с Алтая.

  Когда приехал на экзамены в первый раз, написал сочинение на всту­пительных неудовлетворительно; несколько дней жил в Москве, наблю­дая, как сдают экзамены соседи по комнате, гулял по залам музеев, вы­ставок, читал книги из институтской библиотеки. Не помню, что писал по этому поводу Владимир, но летом повёз жену в алтайскую деревень­ку, в которой когда-то жил. Редактор районной газеты обещал квартиру, подъёмные и оплату провоза багажа. Цены в магазинах приятно удиви­ли жену, обилие овощей и фруктов - радовало. Осенью переехали. Ра­ботники редакции помогали освоиться на новом месте. Искали съёмное жильё, заготавливали на зиму дрова и уголь. С благодарностью вспоминаю чету Угрюмовых - Анатолия и Любу, Сергея Быханова, супругов Терёхиных, приютивших у себя в самое трудное время.

  В Новоегорьевском строили благоустроенное жильё. У меня отпала на­добность топить печь и носить воду. В Барнауле было книжное изда­тельство. Верил, что придёт тот день, когда читатели увидят мои работы.

  Молодой человек, зашедший к брату Сергею Быханову, принёс стихо­творения. Спустя несколько лет, Фёдор начнёт работать в редакции, скажет, что год не писал после моей беседы, зато его способности рас­крылись так широко, что он самостоятельно издал более десятка книжек с историческими повестями, с отличными стихотворениями.

  Повести мои заметили. В дальнейшей литературной судьбе участвова­ли известные прозаики Виктор Попов, Евгений Гущин, Иван Кудинов, Владимир Казаков. Получая вызовы на семинары молодых, старался свозить на обсуждения селян, начинающих писать прозу и поэзию - Анатолия Мартынова, Ольгу Пархоменко, Екатерину Цывцыну, Татьяну Немову.

  Просматривая старые подшивки газеты, привлекли внимание главы из повести некого Криницына. Нашел автора. Зоотехник колхоза Иван Примаков давно пишет рассказы и повести; отсылал в редакции журналов, но рукописи были отпечатаны на машинке с мелким шрифтом. Их не читали.  Несколько советов и рекомендация отпечатать повести и рассказы на нормальной машинке. Через год Иван мне подписал книжку.

  В газете увидел иронический рассказ. Автор Иван Булах, работавший председателем районной кооперации, пишет ещё и неплохие рассказы, повести. Рекомендую перепечатать, учитывая некоторые замечания и принести. Однажды заходит в студию, держит руку под пиджаком. Даю валидол, расспрашиваю. Оказывается, отправил рукопись в отделение СП, получил солидную нахлобучку по поводу повести. Около двух часов убеждаю его в том, что он сложившийся писатель. Убедил, чтобы не забрасывал творчество, а обратился в издательство к заботливому и внимательному человеку, хорошему редактору и отличному поэту Владимиру Казакову. Через три года Иван Булах вступает в Союз писателей.

  Ушёл из редакции, организовал студию кинохроники. Занимались краеведением, помогали детям войн найти родных, искали сибиряков-чапаевцев; учил подростков слушать музыку, писать сценарии, зарисов­ки, брать интервью. Искал одарённых школьников в сёлах района. За­кончив роман о гражданской войне, решил побывать на местах боёв Вос­точного фронта. С Леонидом Бурбой, основателем киностудии, повезли детей в Уральск. Услышали о том, что в горисполком приходило не­сколько писем, авторы которых утверждали, что знают, где похоронен начдив В.И.Чапаев. Дети решили разобраться, установить истину. Через несколько лет студийцы собрали сведения о том, что могила начдива на­ходится в центре Уральска, у храма Спасителя вторая в левом крайнем ряду. Нашли дочь Василия Ивановича. Но Клавдия Васильевна не пове­рила, эксгумацию делать отказалась. Нам приходили письма с просьба­ми помочь найти родных и близких. У нас была своя рубрика в журнале «Уральский следопыт», на радио «Маяк». О студии и студийцах писали разные СМИ, но это не нравилось тем, кто всю жизнь стриг, купоны с имени начдива, выпуская книги; старались оболгать, заболтать нашу ра­боту. Не выходя из деревни, мы смогли помочь многим, но не всем. Ко­гда расследования становились невозможными, обращались в архивы, музеи. Однажды попросили В. Листьева, чтобы он сделал «Поле чудес» полем судеб - открыл новую программу или пустил бегущую строку с короткими информациями. Листьев не ответил, но письмо пришло от его секретаря. Женщина заверила, что такую программу он начнёт выпускать, но чуть попозже. Листьева нет, но люди находят друг друга.

  Получив от Владимира первый номер журнала «Горицвет», решаю, что нужно сделать подобное издание для провинциальных авторов. К тому времени уже выпущен сборник сельских авторов, на средства мест­ного предпринимателя. Читатели получили справочник по кулинарии, который напечатала типография соседнего района. Запланировали из­дать номер, посвятив его юбилею А.Пушкина, наполнив материалами о жизни района и работами студийцев. Вышла интересная брошюра. Поя­вился опыт общения с типографией. Журнал назвали «Алей», зарегистрировав, как периодическое издание.  Первый номер помог выпустить директор фирмы «Мельник» А.Ф. Бедарев. Во втором номере была повесть пожилой женщины. Её рукопись нашёл в запасниках музея, где немного работал. Вера Григорьевна Матвеева работала кочегаром паровоза в войну, медсестра. На третий номер средств не нашли. Попытались поискать поддержку в комитете (департаменте) по печати, как советовал Ширяев. Сложности возникли из-за того, что у редакции не было «юридического лица». Живя в городе, смог бы найти меценатов и спонсоров, и журнал мог бы жить. Владимир был прав, предлагая переехать в город. Но кому-то нужно жить и в деревне.

  Когда выходила вторая книга «Что-то не так», Е.Г. Гущин, будучи секретарём алтайского отделения СП, «выбил» квартиру, но вмешались товарищи из системы культуры, где работал, сказали, что в Барнауле много писателей, а в Новоегорьевском тогда не будет ни одного, пусть работает там.  Докладывал в письмах Владимиру о том, что добился строительства краеведческого музея, что зарегистрировал общину православных хри­стиан, что начато возведение церкви, оформил учредительные докумен­ты благотворительного фонда помощи детям, как нашел средства на по­купку оборудования для студии телевещания. У школьников была своя программа «Большая перемена». Они писали сценарии, снимали видео­сюжеты. Не всегда Владимир приветствовал мои начинания, предлагал вплотную заниматься своими повестями и рассказами. Уяснил, читая его стихотворения, что нельзя укрываться за своей литературной две­рью, когда рядом бурлит жизнь, нельзя стоять, если кто-то попал в зону упавшего электрического провода. Рубцовчане, видя нашу работу, вы­пустили несколько поэтических сборников, издают литературный жур­нал.

 

Владимир Марченко.

Село Новоегорьевское.

Алтайский край.